Сообщение #1
07 апреля 2015, 00:26
|
Северный Кавказ: истоки нестабильности
Мы публикуем стенограмму и видеозапись лекции кандидата экономических наук, руководителя научного направления «Политическая экономия и региональное развитие» Института экономической политики им. Е.Т. Гайдара Ирины Викторовны Стародубровской, прочитанной в рамках цикла «Публичные лекции «Полит.ру»» 12 февраля 2015 года.
http://kavpolit.com/articles/severnyj_kavkaz_istoki_nestabilnosti-15628/
Текст лекции
Уважаемые коллеги, здравствуйте. Да, действительно, Северным Кавказом, так уж получилось, я занимаюсь последние шесть лет. Мы ведем на Северном Кавказе, вот вся наша команда в целом, и я сама, в частности, очень интенсивные полевые исследования. В основном, это, безусловно, Дагестан. Дагестан – место неисчерпаемое, там можно вести полевые исследования бесконечно. Кабардино-Балкария и Карачаево-Черкесия. Сейчас я немного начала заниматься Чечней, хотя, конечно, Чечня, наверное, в меньшей степени, это очень сложный объект для исследования.
Поэтому все, что я сейчас буду рассказывать, это будет некий подход, некая теория, некое представление, но, в общем, основано оно не на абстрактных рассуждениях и умозаключениях, основано оно на очень широком общении с очень разными группами людей. Мне довольно часто на Северном Кавказе приходится общаться с людьми, которых, наверное, по общепринятой классификации можно отнести к радикальным исламистам, мне приходится общаться с людьми, которых можно отнести к радикальным националистам. То есть, в общем, то, что я буду рассказывать обо всем этом, это в какой-то мере информация, во всяком случае, для меня, почти из первых рук.
А, собственно, начать я хочу с того, что когда мы вообще обсуждаем Северный Кавказ, на самом деле, сталкиваются два противоположных подхода. Первый подход – это то, что Северный Кавказ – это абсолютно другой мир, в котором бегают страшные племена, которые до сих пор соблюдают обычаи кровной мести, в котором распространены средневековые идеологии и абсолютно нецивилизованные методы общения между людьми, где процветает безумная клановость, коррупция и так далее.
То есть, в общем, от нашего цивилизованного мира это отделено абсолютно каменной стеной. Второй подход противоположный, он говорит о том, что, а, собственно, чем мы отличаемся-то? Клановость и коррупция? А у нас, что, ее, собственно, мало? Этнические национальные движения? Ну вон, посмотрите на русский мир, все то же самое. И на самом-то деле, в общем, Северный Кавказ – это практически та же самая Россия, что и вся остальная Россия, и никаких принципиальных отличий нет.
Я думаю, что в какой-то мере правы и те, и другие, но я все-таки попробую поговорить о тех конкретных факторах, которые определяют отличие Северного Кавказа, скажем так, от центральной России, сколь бы они ни были глубинные либо поверхностные. Давайте мы будем оперировать этим сопоставлением, это удобнее. Итак, на самом деле, современное состояние общества, если брать Северный Кавказ или если брать ту же центральную Россию, в общем, определяется, наверное, тремя моментами. Во-первых, каково было это общество до Октябрьской революции. Во-вторых, какая трансформация произошла в обществе в советское время. И, в-третьих, что, собственно, происходило в постсоветский период. То, что я буду рассказывать сейчас, это мои ощущения ситуации на сегодняшний момент, я не могу сказать, что я полностью до конца изучила эту проблематику, я буду ее изучать глубже, но, тем не менее.
Во-первых, я думаю, что было бы правильно сказать, что в советский период Северный Кавказ вошел более традиционным обществом, чем та же центральная Россия. Потому что после отмены крепостного права в центральной России была первая волна очень активной урбанизации, когда сельские жители съезжались в города. Вторая волна, собственно, была в эпоху сталинской индустриализации. И вот эти процессы очень сильно разрушили традиционную основу российского общества.
Хотя, судя по тому, что мы сейчас видим вокруг, не настолько сильно, как можно было бы надеяться. На Северном Кавказе даже в позднесоветское время города представляли собой такие достаточно замкнутые общности, где, во многом, жили не местные люди, там были русские диаспоры, армянские диаспоры, еврейские диаспоры. Местное население было представлено достаточно тонким образованным слоем, и, собственно, процесс интенсивной урбанизации, он начался уже в постсоветское время. Второй момент связан с тем, как влиял советский период на ситуацию на Северном Кавказе. Влиял очень по-разному. Были территории, которые в этом смысле не особо отличались от центральной России. Но были, и есть, горные районы Дагестана, куда советская власть почти не дошла, где формально были колхозы, но, собственно, эти колхозы фактически своей основой имели старое дореволюционное землепользование. Где фактически все вопросы решались подпольными имамами. Где, собственно, все население молилось, и ребята получали опять же подпольное религиозное образование. И в этом смысле мы имеем очень пеструю картину.
Но вот что реально важно с точки зрения советского времени, и что очень хорошо знают кавказоведы, но очень часто недооценивается экспертным сообществом вовне, это масштабные массовые насильственные переселения, которые были характерны для этого региона. В общем, обычно имеется ввиду только депортация (мы знаем: чеченцы, ингуши, карачаевцы, балкарцы), но недооценивается тот факт, что на место выселенных народов заселялись другие люди. Заселялись жители Дагестана, заселялись другие народы тех же республик. И, собственно, это были те же самые насильственные переселения. Затем, в 57-м году, коренные народы стали возвращаться. Те, кто были заселены на их место, частично вернулись обратно, частично остались. Все это создало очень тяжелую ситуацию, которая нам очень сильно аукается до сих пор, о которой я дальше буду говорить.
Если мы возьмем постсоветский период, то, как я уже начала говорить, один из важнейших факторов, который определял ситуацию на Северном Кавказе – это масштабная миграция. С гор люди там, где они еще остались, например, в Дагестане, ехали на равнину, из сельской местности люди ехали в город. Но, что не менее важно, из городов и русское население, и образованная часть местного населения активно уезжала в другие регионы России или за границу. То есть, мы получаем ситуацию, когда, с одной стороны, разрушается сельская культура, потому что, собственно, урбанизация – это один из сильнейших инструментов разрушения сельской традиционной культуры. А, с другой стороны, разрушаются те зачатки городской культуры, которые складывались в позднесоветский период, как они складывались везде на территории Советского Союза, потому что носители этой культуры уехали. И это второй очень важный момент, который мы будем рассматривать дальше, и который будет определять ту ситуацию, которая на Северном Кавказе сейчас.
Глобализация, которую, собственно, мы стали ощущать все в постсоветский период, на Кавказе была немного другая. Потому что, собственно, Кавказ оказался включенным не только в глобализацию западную, европейскую, но и в глобализацию исламскую. Ну, и наконец, безусловно, достаточно сильно на ситуацию на всем Северном Кавказе, не только в Чечне, повлияла война в Чечне.
Но когда мы говорим о ситуации на Северном Кавказе, мы, собственно, должны понимать, что и сам Северный Кавказ очень разный. И с этой точки зрения, например, очень отличается Северо-Западный Кавказ (из тех регионов, которые я назвала, которыми мы занимались, Кабардино-Балкария и Карачаево-Черкесия), который, конечно, отличается от других российских регионов, но, в общем, сказать, что эти отличия радикальные, наверное, можно с трудом, и Северо-Восточный Кавказ: Ингушетия, Чечня, Дагестан – где эти отличия, действительно, очень серьезные. Но и в рамках каждой из этих групп, различия моделей очень значимое. То есть, если вы посмотрите на Кабардино-Балкарию, там проблема того же самого исламского противостояния доходила до экстремальных форм. Если мы вспомним, собственно, чем в Нальчике в 2005-м году закончилось.
Собственно, только что судебный процесс на эту тему был, который очень негативно оценивается правозащитным сообществом. А, с другой стороны, Карачаево-Черкесия, где, да, был всплеск национальных конфликтов в 1999-м году, но с тех пор все тихо, мирно, спокойно, и, в общем, мы очень редко слышим эту республику в контексте каких-то острых конфликтов. Чечня и Дагестан – это вообще два абсолютно разных мира, потому что Чечня, это, собственно, территория, которая испытывает очень тяжелый поствоенный синдром, и где вроде бы формально восстанавливаются традиционные формы, тогда как, на самом деле, идут процессы, связанные с авторитаризмом, когда лояльность власти гораздо важнее лояльности роду. А в Дагестане мы видим, как межпоколенческий конфликт ломает всю традиционную структуру изнутри, это выплескивается наружу, это опять же является очень серьезным источником конфликтов. То есть, сейчас мы более подробно по каждому из сюжетов поговорим, но я просто хотела показать, что когда мы говорим «Северный Кавказ», мы должны понимать, что это само по себе очень неоднородное, очень разное, очень разнокачественное явление.
Итак, один из основных источников нестабильности, одна из основных форм конфликтов, которые обычно звучат, когда мы говорим о Северном Кавказе, это национальный конфликт. Вот я хочу вам сказать, что национальных конфликтов на Северном Кавказе нет. На Северном Кавказе есть вполне естественные в условиях слабости государства конфликты между различными группами за ресурсы и за статусы. И в тех случаях, когда эти группы относятся к разным национальностям, считается, что это национальные конфликты. На самом деле, мы ничего не поймем в этих конфликтах, если мы не рассмотрим ту объективную базу, которая, собственно, и определяет возникающий конфликт интересов.
Один из важнейших современных факторов, определяющих конфликты, которые мы очень условно можем назвать «национальными», это, безусловно, борьба за землю. Потому что, как я уже говорила, миграционные процессы очень сильно меняют распределение населения: горцы переселяются на равнину. Например, в том же Дагестане, где подобные конфликты, действительно, чрезвычайно остры, есть специальные территории, так называемые, «земли отгонного животноводства», которые находятся на равнине, но как бы принадлежат горным территориям для того, чтобы там выпасать скот. На этих территориях сейчас уже около двух сотен незаконных, незарегистрированных поселков горных жителей, которые просто таким способом переселились на равнину, потому что на равнине жить комфортнее и перспективнее, чем в горах. Естественно, те люди, которые исходно жили на равнине, испытывают ущемление своих прав, мобилизуются под этническими, под национальными лозунгами, и начинается борьба, которая вот условно может называться национальным конфликтом.
Рост городов, о котором я тоже уже говорила. В каких-то случаях люди переселяются в город, в каких-то случаях город переселяется к людям. Потому что города расширяются, те территории, которые изначально были сельскими, постепенно преобразуются, становятся городскими, изменяется использование земли. Те люди, которые, опять же, жили там и привыкли к совершенно другому образу жизни, к совершенно другой системе землепользования, мобилизуются под этническими лозунгами, и начинают бороться за свои так называемые этнические земли.
Но, безусловно, самые острые межнациональные конфликты связаны с той массовой системой насильственных переселений, о которой я уже говорила. И я сейчас просто приведу один пример такого конфликта, который сейчас, пожалуй, является наиболее острым, и который очень хорошо показывает, как оно на самом деле, происходит. За четыре месяца до выселения чеченцев, до депортации, на территории Дагестана был создан Ауховский район. То есть, район, который чеченцы считали своим. После возвращения чеченского населения в республику, уже ближе к перестроечным годам, началась борьба за восстановление Ауховского района. В Дагестане живут чеченцы-акинцы, вот они стали бороться за восстановление Ауховского района. Но надо сказать, что после того, как они были выселены из этого района, район не остался пустым. В район были переселены лакцы и аварцы. На такой популистской волне концы 80-х – начала 90-х годов был принят закон о реабилитации репрессированных народов, по которому вроде бы должна происходить реабилитация, в том числе, и территориальная.
В Дагестане попытались эту территориальную реабилитацию осуществить. Соответственно, было решено, что лакцам построят дома, каждой семье, которая переселяется, на территории, близкой к Махачкале, так называемый «Новострой». И они освободят те дома, которые раньше занимали чеченцы. С аварцами был заключен договор о совместном проживании, то есть считалось, что они более-менее останутся, и каким-то образом будут жить вместе с чеченцами. Что получается на практике? На практике получается, что, естественно, деньги, которые идут на строительство домов «Новостроя», разворовываются, количество лакцев за это время растет, появляются новые семьи, и так далее.
Соответственно, претензии растут. Лакцы переселяются медленно, чеченцы требуют ускорить этот процесс, возникает потенциальный конфликт. Кроме того, чеченцы – так или иначе, все время всплывает этот вопрос – начинают ставить под вопрос решение о совместном проживании с аварцами, и требовать, чтобы их тоже переселили. Аварцы переселяться не собираются. Здесь возникает потенциальный конфликт. А территория, куда переселяют лакцев, – собственно, она очень близко к той территории, на которую претендуют кумыки, живущие в районе Махачкалы. А территория хорошая, территория близко к морю, земля достаточно дорогая, рядом с городом. Соответственно, потенциально возникает (это уже даже на практике реализуется) конфликт между лакцами и кумыками в связи с переселением лакцев в «Новострой». Совершенно очевидно, что ситуация очень тяжелая, потенциально очень конфликтная. Но скажите мне, где здесь межнациональный конфликт? Совершенно очевидно, конфликт идет за хорошие, либо плодородные (потому что Новолакский район – это очень плодородные земли), либо дорогие и близкие к морю и городу земли, рядом с Махачкалой.
Для 90-х годов была характерна ситуация, опять же условно маркируемая как национальный конфликт, когда борьба шла за статусы, за представленность во власти, за то, что связано с властными отношениями. Надо сказать, что, в общем, сейчас это сходит на нет. То есть, да, до сих пор поддерживается такой неформальный этнический баланс в органах власти многонациональных республик. На локальных уровнях в отдельных районах, опять же многонациональных, возникает вопрос о представительстве, который может приводить к конфликтам. Но, в общем, это уже не то, что определяет общую картину конфликтности на Северном Кавказе. Я думаю, что очень важную роль в этом играет процесс трансформации кланов в клиентеллы. То есть, кланы – это, все-таки, в большей мере, структуры родовые. Клиентеллы – это структуры, где главное – не происхождение, а лояльность. Вот поскольку такая трансформация, судя по всему, достаточно активно идет, и уже, собственно, происхождение человека, его национальная принадлежность не так важны, я думаю, что это очень важный фактор, который снижает роль этнического противостояния в борьбе за статусы.
Так, с этническим закончили. Сейчас начнем говорить про проблемы, связанные с религиозным конфликтом, собственно, внутриконфессиональным, внутриисламским конфликтом. Но начнем немножко с теории, потому что без этого понять, о чем идет речь, будет достаточно сложно. Мы уже начинали и говорили о том, что урбанизация и глобализация разрушают традиционные отношения в селе. И отношения более городские, более модернизированные в городе тоже оказываются разрушены. К чему это приводит? На самом деле, последствия этого очень хорошо изучены в социологической науке, потому что, собственно, вся социология начиналась с противопоставления традиционного и современного общества, и изучения этого перехода как раз на примере урбанизации, на примере роста крупных городов. И я вообще стараюсь уходить здесь от научных терминов, но все-таки один научный термин я позволю себе ввести. Это термин «аномия». Собственно, «аномия» переводится с французского как «безнормие», «беззаконие».
Эта ситуация, выявленная опять же не для Северного Кавказа, она была в конце XIX – начале XX века выявлена для европейских и американских городов социологами, и она характеризует положение, когда традиционные для сельской местности регуляторы разрушились, а новые городские еще не сформировались. И получается, что пропадают, отсутствуют, размываются регуляторы человеческой деятельности, и человек оказывается в ситуации, когда его отношения с другими людьми, его отношения с этим миром, его отношения с самим собой, со своим позиционированием в этом мире неопределенные, нерегулируемые и очень для человека некомфортные. Потому что все-таки для человека очень важно снижение неопределенности. Когда это изучалось в конце XIX – начале XX века, тогда фиксировалось, что это приводит к очень многим негативным последствиям: и к душевным расстройствам, и к усилению конфликтности и к самоубийствам. Собственно, работа Дюркгейма, в которой введен термин «аномия», она так и называется – «Самоубийство». Мы очень четко видим, что абсолютно аналогичная ситуация возникает на Северном Кавказе, во всяком случае, в тех городах, где идет интенсивная урбанизация. И не только в городах, потому что это влияет и на сельскую местность в тех обществах, где идет интенсивная урбанизация. В основном дальше я буду говорить про Махачкалу, потому что, собственно, это самый яркий пример: город был триста тысяч, коренных жителей, фактически, осталось сто тысяч, а сейчас город под миллион. В общем, понятно, каким темпом он рос.
Второй момент, очень важный для всего, что мы будем говорить дальше, которому в науке почему-то уделялось гораздо меньше внимания. Ситуация аномии, на самом деле, практически неизбежно приводит к межпоколенческому конфликту. Почему, собственно, поддерживаются отношения, когда идет межпоколенческая передача ценностей, и старшие учат младших? Потому что для младших так проще структурировать мир. Им не надо все изобретать заново, они воспринимают некую культурную основу, некую базу структурирования мира, которая им передает старшее поколение, и тем самым их жизнь упрощается. Неопределенность опять же снижается. Но это все хорошо, когда жизнь не очень резко изменяется.
Вот теперь представьте себе, что жизнь меняется радикально. Люди из села переселяются в город. В 90-е годы еще и рыночные отношения (я говорила со многими людьми, это такая очень типичная история: отец там сначала накопил большие деньги, и стал чрезвычайно богатым, потом резко разорился). То есть, совершенно очевидно, что рецепты предыдущих поколений не только не облегчают жизнь молодежи в этой ситуации, они еще и мешают. Потому что они мешают эксперименту, они ограничивают поиск новых ценностей и смыслов, которые могут помочь молодежи как-то адаптироваться к этой ситуации. И межпоколенческий конфликт – это второй момент, который очень во многом определяет ситуацию в подобного рода обществах, переживающих быструю урбанизацию.
Вот теперь давайте посмотрим: итак, молодой человек, собственно, попадает в общество, в котором нет правил игры, и он не может найти правил взаимодействия с другими людьми. В котором он не может опираться на опыт предыдущих поколений, в котором он плохо может пользоваться российским законодательством, потому что, в общем, большая часть экономики – теневая, и потому что большая часть российского законодательства не работает. И где, собственно, традиционные регуляторы разрушены, а современные не сформировались. На что в такой ситуации у человека формируется запрос? Ну, во-первых, формируется запрос на те самые правила игры, которых ему так не достает. На самом деле, ислам в таком вот чистом его, фундаменталистском варианте, дает очень жесткую систему правил игры. Он определяет для человека все, начиная от целей в жизни, и заканчивая тем, каким образом вставать, умываться, в туалет ходить и так далее. Человек получает абсолютно жесткую роспись, что ему в условиях этой глобальной неопределенности нужно делать.
Второй запрос, который возникает – это, собственно, запрос на идеологию, отличную от идеологии отцов. Совершенно очевидно: раз у нас есть ситуация межпоколенческого конфликта, то для молодого человека очень важно эту ситуацию легитимизировать. Потому что в традиционном обществе власть отца, авторитет отца – это вещь очень важная. И достаточно непросто найти какую-то альтернативу, которая позволила бы противопоставить что-то этому авторитету. Молодой человек находит эту альтернативу в авторитете Всевышнего, который противопоставляется авторитету отца. Третий очень важный запрос – это запрос на протест. Потому что та система, которую молодой человек видит вокруг себя, она предельно несправедлива. В условиях, когда не работают правила игры, на самом деле, единственным мерилом успеха человека, становится материальное богатство. Соответственно, молодой человек хочет найти какую-то другую систему, которая дает ему другое мерило, позволяет легитимизировать социальный протест. И молодой человек находит эту систему в идее халифата, где все должно существовать не по законам людей. Ведь опыт этого молодого человека говорит о том, что люди не могут установить нормальные действующие справедливые законы (у нас ситуация аномии).
Значит, надо искать другую основу законодательства. Значит, соответственно, основы законодательства ищутся свыше, Всевышний как основа легитимности. На самом деле, я бы хотела обратить внимание на то, что такой вот запрос на идеологию, отвечающую всем рассмотренным выше критериям, он существует объективно. И дело не в том, что приехали какие-то радикальные проповедники, совратили молодежь неправильными взглядами. И не в том, что действуют какие-то технологии зомбирования, там, я не знаю, через телевизор, через интернет, или как они там действуют. Хотя и в этом тоже, это все есть. Но это все есть ответ на объективно формирующийся запрос.
И ситуация, в общем, складывается так, что очень сложно найти другую идеологию, которая в этих условиях подошла бы молодым людям. Ну, давайте пройдемся по всем возможным вариантам быстренько.
Традиционный ислам, идеология отцов. Совершенно очевидно, что по одной этой причине в условиях межпоколенческого конфликта традиционный ислам не может быть привлекателен для молодежи. Одновременно это в основном, официальный ислам. Он не легитимизирует протест, и, тем самым, тоже не очень подходит. Национальные этнические движения. Этнические национальные идеологии. Они хороши тем, что протестны. Но, собственно, по самой своей природе предполагают единство поколений. Ясно, что это и старшие, и младшие. Соответственно, межпоколенческий конфликт легитимизировать они не могут, и работают как раз только там, где этнические группы чувствуют себя ущемленными либо в борьбе за ресурсы, либо в борьбе за статусы. Вы помните наш новолакский пример, вот там практически для всех групп этническая идеология работает замечательно. Потому что совершенно очевидно, что есть конфликтное противостояние интересов, и что каждая группа должна каким-то образом консолидироваться, чтобы в этой борьбе за землю свои интересы отстоять. В других ситуациях национальная идеология неконкурентоспособна. Либеральная идеология воспринимается на Кавказе не как лечение, а как источник болезни, потому что, собственно, именно с подобного рода реформами там и связывается явление аномии. Получается, что, в общем-то, из всех таких вот очевидных вариантов ничего, кроме исламского фундаментализма, особо и не подходит.
http://kavpolit.com/articles/severnyj_kavkaz_istoki_nestabilnosti-15628/
Текст лекции
Уважаемые коллеги, здравствуйте. Да, действительно, Северным Кавказом, так уж получилось, я занимаюсь последние шесть лет. Мы ведем на Северном Кавказе, вот вся наша команда в целом, и я сама, в частности, очень интенсивные полевые исследования. В основном, это, безусловно, Дагестан. Дагестан – место неисчерпаемое, там можно вести полевые исследования бесконечно. Кабардино-Балкария и Карачаево-Черкесия. Сейчас я немного начала заниматься Чечней, хотя, конечно, Чечня, наверное, в меньшей степени, это очень сложный объект для исследования.
Поэтому все, что я сейчас буду рассказывать, это будет некий подход, некая теория, некое представление, но, в общем, основано оно не на абстрактных рассуждениях и умозаключениях, основано оно на очень широком общении с очень разными группами людей. Мне довольно часто на Северном Кавказе приходится общаться с людьми, которых, наверное, по общепринятой классификации можно отнести к радикальным исламистам, мне приходится общаться с людьми, которых можно отнести к радикальным националистам. То есть, в общем, то, что я буду рассказывать обо всем этом, это в какой-то мере информация, во всяком случае, для меня, почти из первых рук.
А, собственно, начать я хочу с того, что когда мы вообще обсуждаем Северный Кавказ, на самом деле, сталкиваются два противоположных подхода. Первый подход – это то, что Северный Кавказ – это абсолютно другой мир, в котором бегают страшные племена, которые до сих пор соблюдают обычаи кровной мести, в котором распространены средневековые идеологии и абсолютно нецивилизованные методы общения между людьми, где процветает безумная клановость, коррупция и так далее.
То есть, в общем, от нашего цивилизованного мира это отделено абсолютно каменной стеной. Второй подход противоположный, он говорит о том, что, а, собственно, чем мы отличаемся-то? Клановость и коррупция? А у нас, что, ее, собственно, мало? Этнические национальные движения? Ну вон, посмотрите на русский мир, все то же самое. И на самом-то деле, в общем, Северный Кавказ – это практически та же самая Россия, что и вся остальная Россия, и никаких принципиальных отличий нет.
Я думаю, что в какой-то мере правы и те, и другие, но я все-таки попробую поговорить о тех конкретных факторах, которые определяют отличие Северного Кавказа, скажем так, от центральной России, сколь бы они ни были глубинные либо поверхностные. Давайте мы будем оперировать этим сопоставлением, это удобнее. Итак, на самом деле, современное состояние общества, если брать Северный Кавказ или если брать ту же центральную Россию, в общем, определяется, наверное, тремя моментами. Во-первых, каково было это общество до Октябрьской революции. Во-вторых, какая трансформация произошла в обществе в советское время. И, в-третьих, что, собственно, происходило в постсоветский период. То, что я буду рассказывать сейчас, это мои ощущения ситуации на сегодняшний момент, я не могу сказать, что я полностью до конца изучила эту проблематику, я буду ее изучать глубже, но, тем не менее.
Во-первых, я думаю, что было бы правильно сказать, что в советский период Северный Кавказ вошел более традиционным обществом, чем та же центральная Россия. Потому что после отмены крепостного права в центральной России была первая волна очень активной урбанизации, когда сельские жители съезжались в города. Вторая волна, собственно, была в эпоху сталинской индустриализации. И вот эти процессы очень сильно разрушили традиционную основу российского общества.
Хотя, судя по тому, что мы сейчас видим вокруг, не настолько сильно, как можно было бы надеяться. На Северном Кавказе даже в позднесоветское время города представляли собой такие достаточно замкнутые общности, где, во многом, жили не местные люди, там были русские диаспоры, армянские диаспоры, еврейские диаспоры. Местное население было представлено достаточно тонким образованным слоем, и, собственно, процесс интенсивной урбанизации, он начался уже в постсоветское время. Второй момент связан с тем, как влиял советский период на ситуацию на Северном Кавказе. Влиял очень по-разному. Были территории, которые в этом смысле не особо отличались от центральной России. Но были, и есть, горные районы Дагестана, куда советская власть почти не дошла, где формально были колхозы, но, собственно, эти колхозы фактически своей основой имели старое дореволюционное землепользование. Где фактически все вопросы решались подпольными имамами. Где, собственно, все население молилось, и ребята получали опять же подпольное религиозное образование. И в этом смысле мы имеем очень пеструю картину.
Но вот что реально важно с точки зрения советского времени, и что очень хорошо знают кавказоведы, но очень часто недооценивается экспертным сообществом вовне, это масштабные массовые насильственные переселения, которые были характерны для этого региона. В общем, обычно имеется ввиду только депортация (мы знаем: чеченцы, ингуши, карачаевцы, балкарцы), но недооценивается тот факт, что на место выселенных народов заселялись другие люди. Заселялись жители Дагестана, заселялись другие народы тех же республик. И, собственно, это были те же самые насильственные переселения. Затем, в 57-м году, коренные народы стали возвращаться. Те, кто были заселены на их место, частично вернулись обратно, частично остались. Все это создало очень тяжелую ситуацию, которая нам очень сильно аукается до сих пор, о которой я дальше буду говорить.
Если мы возьмем постсоветский период, то, как я уже начала говорить, один из важнейших факторов, который определял ситуацию на Северном Кавказе – это масштабная миграция. С гор люди там, где они еще остались, например, в Дагестане, ехали на равнину, из сельской местности люди ехали в город. Но, что не менее важно, из городов и русское население, и образованная часть местного населения активно уезжала в другие регионы России или за границу. То есть, мы получаем ситуацию, когда, с одной стороны, разрушается сельская культура, потому что, собственно, урбанизация – это один из сильнейших инструментов разрушения сельской традиционной культуры. А, с другой стороны, разрушаются те зачатки городской культуры, которые складывались в позднесоветский период, как они складывались везде на территории Советского Союза, потому что носители этой культуры уехали. И это второй очень важный момент, который мы будем рассматривать дальше, и который будет определять ту ситуацию, которая на Северном Кавказе сейчас.
Глобализация, которую, собственно, мы стали ощущать все в постсоветский период, на Кавказе была немного другая. Потому что, собственно, Кавказ оказался включенным не только в глобализацию западную, европейскую, но и в глобализацию исламскую. Ну, и наконец, безусловно, достаточно сильно на ситуацию на всем Северном Кавказе, не только в Чечне, повлияла война в Чечне.
Но когда мы говорим о ситуации на Северном Кавказе, мы, собственно, должны понимать, что и сам Северный Кавказ очень разный. И с этой точки зрения, например, очень отличается Северо-Западный Кавказ (из тех регионов, которые я назвала, которыми мы занимались, Кабардино-Балкария и Карачаево-Черкесия), который, конечно, отличается от других российских регионов, но, в общем, сказать, что эти отличия радикальные, наверное, можно с трудом, и Северо-Восточный Кавказ: Ингушетия, Чечня, Дагестан – где эти отличия, действительно, очень серьезные. Но и в рамках каждой из этих групп, различия моделей очень значимое. То есть, если вы посмотрите на Кабардино-Балкарию, там проблема того же самого исламского противостояния доходила до экстремальных форм. Если мы вспомним, собственно, чем в Нальчике в 2005-м году закончилось.
Собственно, только что судебный процесс на эту тему был, который очень негативно оценивается правозащитным сообществом. А, с другой стороны, Карачаево-Черкесия, где, да, был всплеск национальных конфликтов в 1999-м году, но с тех пор все тихо, мирно, спокойно, и, в общем, мы очень редко слышим эту республику в контексте каких-то острых конфликтов. Чечня и Дагестан – это вообще два абсолютно разных мира, потому что Чечня, это, собственно, территория, которая испытывает очень тяжелый поствоенный синдром, и где вроде бы формально восстанавливаются традиционные формы, тогда как, на самом деле, идут процессы, связанные с авторитаризмом, когда лояльность власти гораздо важнее лояльности роду. А в Дагестане мы видим, как межпоколенческий конфликт ломает всю традиционную структуру изнутри, это выплескивается наружу, это опять же является очень серьезным источником конфликтов. То есть, сейчас мы более подробно по каждому из сюжетов поговорим, но я просто хотела показать, что когда мы говорим «Северный Кавказ», мы должны понимать, что это само по себе очень неоднородное, очень разное, очень разнокачественное явление.
Итак, один из основных источников нестабильности, одна из основных форм конфликтов, которые обычно звучат, когда мы говорим о Северном Кавказе, это национальный конфликт. Вот я хочу вам сказать, что национальных конфликтов на Северном Кавказе нет. На Северном Кавказе есть вполне естественные в условиях слабости государства конфликты между различными группами за ресурсы и за статусы. И в тех случаях, когда эти группы относятся к разным национальностям, считается, что это национальные конфликты. На самом деле, мы ничего не поймем в этих конфликтах, если мы не рассмотрим ту объективную базу, которая, собственно, и определяет возникающий конфликт интересов.
Один из важнейших современных факторов, определяющих конфликты, которые мы очень условно можем назвать «национальными», это, безусловно, борьба за землю. Потому что, как я уже говорила, миграционные процессы очень сильно меняют распределение населения: горцы переселяются на равнину. Например, в том же Дагестане, где подобные конфликты, действительно, чрезвычайно остры, есть специальные территории, так называемые, «земли отгонного животноводства», которые находятся на равнине, но как бы принадлежат горным территориям для того, чтобы там выпасать скот. На этих территориях сейчас уже около двух сотен незаконных, незарегистрированных поселков горных жителей, которые просто таким способом переселились на равнину, потому что на равнине жить комфортнее и перспективнее, чем в горах. Естественно, те люди, которые исходно жили на равнине, испытывают ущемление своих прав, мобилизуются под этническими, под национальными лозунгами, и начинается борьба, которая вот условно может называться национальным конфликтом.
Рост городов, о котором я тоже уже говорила. В каких-то случаях люди переселяются в город, в каких-то случаях город переселяется к людям. Потому что города расширяются, те территории, которые изначально были сельскими, постепенно преобразуются, становятся городскими, изменяется использование земли. Те люди, которые, опять же, жили там и привыкли к совершенно другому образу жизни, к совершенно другой системе землепользования, мобилизуются под этническими лозунгами, и начинают бороться за свои так называемые этнические земли.
Но, безусловно, самые острые межнациональные конфликты связаны с той массовой системой насильственных переселений, о которой я уже говорила. И я сейчас просто приведу один пример такого конфликта, который сейчас, пожалуй, является наиболее острым, и который очень хорошо показывает, как оно на самом деле, происходит. За четыре месяца до выселения чеченцев, до депортации, на территории Дагестана был создан Ауховский район. То есть, район, который чеченцы считали своим. После возвращения чеченского населения в республику, уже ближе к перестроечным годам, началась борьба за восстановление Ауховского района. В Дагестане живут чеченцы-акинцы, вот они стали бороться за восстановление Ауховского района. Но надо сказать, что после того, как они были выселены из этого района, район не остался пустым. В район были переселены лакцы и аварцы. На такой популистской волне концы 80-х – начала 90-х годов был принят закон о реабилитации репрессированных народов, по которому вроде бы должна происходить реабилитация, в том числе, и территориальная.
В Дагестане попытались эту территориальную реабилитацию осуществить. Соответственно, было решено, что лакцам построят дома, каждой семье, которая переселяется, на территории, близкой к Махачкале, так называемый «Новострой». И они освободят те дома, которые раньше занимали чеченцы. С аварцами был заключен договор о совместном проживании, то есть считалось, что они более-менее останутся, и каким-то образом будут жить вместе с чеченцами. Что получается на практике? На практике получается, что, естественно, деньги, которые идут на строительство домов «Новостроя», разворовываются, количество лакцев за это время растет, появляются новые семьи, и так далее.
Соответственно, претензии растут. Лакцы переселяются медленно, чеченцы требуют ускорить этот процесс, возникает потенциальный конфликт. Кроме того, чеченцы – так или иначе, все время всплывает этот вопрос – начинают ставить под вопрос решение о совместном проживании с аварцами, и требовать, чтобы их тоже переселили. Аварцы переселяться не собираются. Здесь возникает потенциальный конфликт. А территория, куда переселяют лакцев, – собственно, она очень близко к той территории, на которую претендуют кумыки, живущие в районе Махачкалы. А территория хорошая, территория близко к морю, земля достаточно дорогая, рядом с городом. Соответственно, потенциально возникает (это уже даже на практике реализуется) конфликт между лакцами и кумыками в связи с переселением лакцев в «Новострой». Совершенно очевидно, что ситуация очень тяжелая, потенциально очень конфликтная. Но скажите мне, где здесь межнациональный конфликт? Совершенно очевидно, конфликт идет за хорошие, либо плодородные (потому что Новолакский район – это очень плодородные земли), либо дорогие и близкие к морю и городу земли, рядом с Махачкалой.
Для 90-х годов была характерна ситуация, опять же условно маркируемая как национальный конфликт, когда борьба шла за статусы, за представленность во власти, за то, что связано с властными отношениями. Надо сказать, что, в общем, сейчас это сходит на нет. То есть, да, до сих пор поддерживается такой неформальный этнический баланс в органах власти многонациональных республик. На локальных уровнях в отдельных районах, опять же многонациональных, возникает вопрос о представительстве, который может приводить к конфликтам. Но, в общем, это уже не то, что определяет общую картину конфликтности на Северном Кавказе. Я думаю, что очень важную роль в этом играет процесс трансформации кланов в клиентеллы. То есть, кланы – это, все-таки, в большей мере, структуры родовые. Клиентеллы – это структуры, где главное – не происхождение, а лояльность. Вот поскольку такая трансформация, судя по всему, достаточно активно идет, и уже, собственно, происхождение человека, его национальная принадлежность не так важны, я думаю, что это очень важный фактор, который снижает роль этнического противостояния в борьбе за статусы.
Так, с этническим закончили. Сейчас начнем говорить про проблемы, связанные с религиозным конфликтом, собственно, внутриконфессиональным, внутриисламским конфликтом. Но начнем немножко с теории, потому что без этого понять, о чем идет речь, будет достаточно сложно. Мы уже начинали и говорили о том, что урбанизация и глобализация разрушают традиционные отношения в селе. И отношения более городские, более модернизированные в городе тоже оказываются разрушены. К чему это приводит? На самом деле, последствия этого очень хорошо изучены в социологической науке, потому что, собственно, вся социология начиналась с противопоставления традиционного и современного общества, и изучения этого перехода как раз на примере урбанизации, на примере роста крупных городов. И я вообще стараюсь уходить здесь от научных терминов, но все-таки один научный термин я позволю себе ввести. Это термин «аномия». Собственно, «аномия» переводится с французского как «безнормие», «беззаконие».
Эта ситуация, выявленная опять же не для Северного Кавказа, она была в конце XIX – начале XX века выявлена для европейских и американских городов социологами, и она характеризует положение, когда традиционные для сельской местности регуляторы разрушились, а новые городские еще не сформировались. И получается, что пропадают, отсутствуют, размываются регуляторы человеческой деятельности, и человек оказывается в ситуации, когда его отношения с другими людьми, его отношения с этим миром, его отношения с самим собой, со своим позиционированием в этом мире неопределенные, нерегулируемые и очень для человека некомфортные. Потому что все-таки для человека очень важно снижение неопределенности. Когда это изучалось в конце XIX – начале XX века, тогда фиксировалось, что это приводит к очень многим негативным последствиям: и к душевным расстройствам, и к усилению конфликтности и к самоубийствам. Собственно, работа Дюркгейма, в которой введен термин «аномия», она так и называется – «Самоубийство». Мы очень четко видим, что абсолютно аналогичная ситуация возникает на Северном Кавказе, во всяком случае, в тех городах, где идет интенсивная урбанизация. И не только в городах, потому что это влияет и на сельскую местность в тех обществах, где идет интенсивная урбанизация. В основном дальше я буду говорить про Махачкалу, потому что, собственно, это самый яркий пример: город был триста тысяч, коренных жителей, фактически, осталось сто тысяч, а сейчас город под миллион. В общем, понятно, каким темпом он рос.
Второй момент, очень важный для всего, что мы будем говорить дальше, которому в науке почему-то уделялось гораздо меньше внимания. Ситуация аномии, на самом деле, практически неизбежно приводит к межпоколенческому конфликту. Почему, собственно, поддерживаются отношения, когда идет межпоколенческая передача ценностей, и старшие учат младших? Потому что для младших так проще структурировать мир. Им не надо все изобретать заново, они воспринимают некую культурную основу, некую базу структурирования мира, которая им передает старшее поколение, и тем самым их жизнь упрощается. Неопределенность опять же снижается. Но это все хорошо, когда жизнь не очень резко изменяется.
Вот теперь представьте себе, что жизнь меняется радикально. Люди из села переселяются в город. В 90-е годы еще и рыночные отношения (я говорила со многими людьми, это такая очень типичная история: отец там сначала накопил большие деньги, и стал чрезвычайно богатым, потом резко разорился). То есть, совершенно очевидно, что рецепты предыдущих поколений не только не облегчают жизнь молодежи в этой ситуации, они еще и мешают. Потому что они мешают эксперименту, они ограничивают поиск новых ценностей и смыслов, которые могут помочь молодежи как-то адаптироваться к этой ситуации. И межпоколенческий конфликт – это второй момент, который очень во многом определяет ситуацию в подобного рода обществах, переживающих быструю урбанизацию.
Вот теперь давайте посмотрим: итак, молодой человек, собственно, попадает в общество, в котором нет правил игры, и он не может найти правил взаимодействия с другими людьми. В котором он не может опираться на опыт предыдущих поколений, в котором он плохо может пользоваться российским законодательством, потому что, в общем, большая часть экономики – теневая, и потому что большая часть российского законодательства не работает. И где, собственно, традиционные регуляторы разрушены, а современные не сформировались. На что в такой ситуации у человека формируется запрос? Ну, во-первых, формируется запрос на те самые правила игры, которых ему так не достает. На самом деле, ислам в таком вот чистом его, фундаменталистском варианте, дает очень жесткую систему правил игры. Он определяет для человека все, начиная от целей в жизни, и заканчивая тем, каким образом вставать, умываться, в туалет ходить и так далее. Человек получает абсолютно жесткую роспись, что ему в условиях этой глобальной неопределенности нужно делать.
Второй запрос, который возникает – это, собственно, запрос на идеологию, отличную от идеологии отцов. Совершенно очевидно: раз у нас есть ситуация межпоколенческого конфликта, то для молодого человека очень важно эту ситуацию легитимизировать. Потому что в традиционном обществе власть отца, авторитет отца – это вещь очень важная. И достаточно непросто найти какую-то альтернативу, которая позволила бы противопоставить что-то этому авторитету. Молодой человек находит эту альтернативу в авторитете Всевышнего, который противопоставляется авторитету отца. Третий очень важный запрос – это запрос на протест. Потому что та система, которую молодой человек видит вокруг себя, она предельно несправедлива. В условиях, когда не работают правила игры, на самом деле, единственным мерилом успеха человека, становится материальное богатство. Соответственно, молодой человек хочет найти какую-то другую систему, которая дает ему другое мерило, позволяет легитимизировать социальный протест. И молодой человек находит эту систему в идее халифата, где все должно существовать не по законам людей. Ведь опыт этого молодого человека говорит о том, что люди не могут установить нормальные действующие справедливые законы (у нас ситуация аномии).
Значит, надо искать другую основу законодательства. Значит, соответственно, основы законодательства ищутся свыше, Всевышний как основа легитимности. На самом деле, я бы хотела обратить внимание на то, что такой вот запрос на идеологию, отвечающую всем рассмотренным выше критериям, он существует объективно. И дело не в том, что приехали какие-то радикальные проповедники, совратили молодежь неправильными взглядами. И не в том, что действуют какие-то технологии зомбирования, там, я не знаю, через телевизор, через интернет, или как они там действуют. Хотя и в этом тоже, это все есть. Но это все есть ответ на объективно формирующийся запрос.
И ситуация, в общем, складывается так, что очень сложно найти другую идеологию, которая в этих условиях подошла бы молодым людям. Ну, давайте пройдемся по всем возможным вариантам быстренько.
Традиционный ислам, идеология отцов. Совершенно очевидно, что по одной этой причине в условиях межпоколенческого конфликта традиционный ислам не может быть привлекателен для молодежи. Одновременно это в основном, официальный ислам. Он не легитимизирует протест, и, тем самым, тоже не очень подходит. Национальные этнические движения. Этнические национальные идеологии. Они хороши тем, что протестны. Но, собственно, по самой своей природе предполагают единство поколений. Ясно, что это и старшие, и младшие. Соответственно, межпоколенческий конфликт легитимизировать они не могут, и работают как раз только там, где этнические группы чувствуют себя ущемленными либо в борьбе за ресурсы, либо в борьбе за статусы. Вы помните наш новолакский пример, вот там практически для всех групп этническая идеология работает замечательно. Потому что совершенно очевидно, что есть конфликтное противостояние интересов, и что каждая группа должна каким-то образом консолидироваться, чтобы в этой борьбе за землю свои интересы отстоять. В других ситуациях национальная идеология неконкурентоспособна. Либеральная идеология воспринимается на Кавказе не как лечение, а как источник болезни, потому что, собственно, именно с подобного рода реформами там и связывается явление аномии. Получается, что, в общем-то, из всех таких вот очевидных вариантов ничего, кроме исламского фундаментализма, особо и не подходит.
Последний раз редактировал пользователь
Islam
-
07 апреля 2015, 00:30